Михаил Пришвин и Василий Розанов: мировоззренческие контексты творческого диалога


НАУЧНАЯ МЫСЛЬ
СЕРИЯ ОСНОВАНА В 2008 ГОДУ


А.М. Подоксенов





                МИХАИЛ ПРИШВИН




И ВАСИЛИЙ РОЗАНОВ: МИРОВОЗЗРЕНЧЕСКИЕ КОНТЕКСТЫ ТВОРЧЕСКОГО ДИАЛОГА



Монография


znanium.com

Москва РИОР ИНФРА-М

УДК 882:008:001.8(075.4)
ББК 63.3(2)+71+87/3(2)
     П44

   ФЗ    Издание не подлежит маркировке  
№ 436-ФЗ в соответствии с п. 1 ч. 2 ст. 1

          Автор:
          Подоксенов Александр Модестович — д-р филос. наук, профессор, заведующий кафедрой историко-культурного наследия Елецкого государственного университета им. И.А. Бунина, автор более 70 печатных работ, в том числе 4 монографий, посвященных исследованию философско-мировоззренческого контекста творчества М.М. Пришвина, В.В. Розанова, И.А. Бунина
          Рецензенты:
          Коротких В.И. — д-р филос. наук, профессор, заведующий кафедрой религиоведения Елецкого государственного университета им. И.А. Бунина;
          Едошина И.А. — д-р культурологии, профессор, заведующая кафедрой теории и истории культур Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова

          Исследование проводилось при поддержке Российского гуманитарного научного фонда. Проект 09-0373302а/Ц

       Подоксенов А.М.
П44      Михаил Пришвин и Василий Розанов: мировоззренческие контексты
       творческого диалога : монография / А.М. Подоксенов. — Москва : РИОР : ИНФРА-М, 2023. — 298 с. — (Научная мысль). —DOI: https://doi. org/10.12737/3882
          ISBN 978-5-369-01272-7 (РИОР)
          ISBN 978-5-16-009085-6 (ИНФРА-М, print)
          ISBN 978-5-16-101586-5 (ИНФРА-М, online)
          На материале художественного, публицистического и эпистолярного наследия М.М. Пришвина и В.В. Розанова исследуются особенности их мировоззренческого диалога в контексте влияния идей Ф. Ницше, К. Маркса, З. Фрейда и ряда других видных деятелей отечественной и европейской культуры.
          Книга адресована культурологам, философам, литературоведам и всем, кто интересуется историей русской культуры.

                                               УДК 882:008:001.8(075.4)
                                               ББК 63.3(2)+71+87/3(2)





ISBN 978-5-369-01272-7 (РИОР)
ISBN 978-5-16-009085-6 (ИНФРА-М, print)
ISBN 978-5-16-101586-5 (ИНФРА-М, online)


© Подоксенов А.М.

        ВВЕДЕНИЕ


   В истории отечественной культуры Михаил Михайлович Пришвин (1873-1954) является одной из самых сложных и многогранных личностей, и у его наследия, как у всякого значительного культурного феномена, есть примечательное свойство: сам ход времени и обновление исследовательских парадигм порождают все новые интерпретации его творчества. В пришвиноведении, правда, пока преобладают традиции филологического и литературоведческого анализа, но по мере переиздания публицистики революционного периода, выхода в свет задержанных из-за цензуры художественных произведений и особенно многотомного Дневника становится все более ясно, что перед нами оригинальный мыслитель с собственным философским взглядом на мир, природу и общество. Поэтому вполне понятна актуальность исследования историко-культурного контекста искусства писателя, позволяющего учесть все богатство идейно-эстетических влияний на его сложное литературное творчество. И здесь одним из самых значимых моментов, существенно повлиявших на писательскую судьбу Пришвина, было начавшееся еще в ученические годы знакомство с Василием Васильевичем Розановым, о важности которого в 1919 году он скажет так: «В судьбе моей как человека и как литератора большую роль сыграл учитель Елецкой гимназии и гениальный писатель В.В. Розанов»¹. Действительно, уже в гимназическом детстве происходят события, которые окажут решающее влияние на становление Пришвина как личности. Неудачный побег ученика-второклассника в неведомую Азию стал не просто приключением, но и крутым поворотом, повлекшим необратимые изменения жизни: сближение с покровительствующим мальчику учителем Розановым, затем разочарование и неоправданно дерзкая грубость педагогу, повлекшая исключение из Елецкой гимназии. Оба эти поступка стали судьбоносными для мировоззрения и творчества будущего писателя, определив течение всей его дальнейшей жизни.
   Следует отметить, что в пришвиноведении уже предпринимались попытки анализа творческого диалога Пришвина с Розановым. Одну из первых предпринял еще в дореволюционном 1911 году известный литературный критик Р.В. Иванов-Разумник, который, рассматривая проблему розановского воздействия на писателя, подчеркивал, что влияние это хотя и «несомненно, но оно частично», так как касается в основном лишь сектантской проблематики в религиозной жизни России того времени. Действительно, оба мыслителя решительно отвергали «черного бога» сектантов, но если автор «Апокалипсиса нашего времени» отождествлял фанатичное монашеское христианство с Хри

   ¹ Пришвин М. О Розанове // Контекст-1990: Литературно-теоретические исследования. М., 1990. С. 169.

3

стом, то пришвинская позиция была совершенно иной. «Различна и их любовь, — справедливо отмечал Иванов-Разумник, — В. Розанов входит в космическое только в точке “пола” — и здесь он единственный в своем роде апологет “святой плоти”; для М. Пришвина “святая плоть” — только частность религии Великого Пана; ему не надо входить в космическое — он весь в нем»¹.
   Октябрьский революционный переворот и приход партии Ленина к власти ознаменовался кардинальной сменой не только культурной политики государства, но и стремлением к тотальной идеологизации как всех сфер искусства, так и самого творческого процесса. С подачи Л.Д. Троцкого, одного из влиятельнейших вождей большевизма, Розанов был в буквальном смысле слова ошельмован как идейный враг пролетарского государства¹ ² и в советских энциклопедиях в дальнейшем именовался не иначе, как «махровый реакционер»³. Примечательно, что и пришвинское творчество Троцкий охарактеризовал как «контрреволюционное». И хотя по счастливой случайности Пришвин не попал под удар репрессивных органов государства, в советском литературоведении многие десятилетия именовался мелкобуржуазным писателем и подозрительным «попутчиком» рабоче-крестьянской власти. Разумеется, что ни о каком объективном научном исследовании мировоззренческого диалога Розанова и Пришвина в эпоху торжества партийно-классового соцреалистического литературоведения не могло идти и речи. Да это и понятно: если художественные произведения Пришвина с немалым трудом еще как-то преодолевали большевистскую цензуру⁴, то творчество Розанова практически весь советский период было полностью изъято из отечественной культуры.
   Как известно, вся социальная и культурная жизнь России от 1917 года вплоть до начала 1990-х годов находилась под сильнейшим идеологическим давлением, поэтому влияние коммунистической догматики на анализ творчества Пришвина, а тем более Розанова, прослеживается на протяжении всего советского периода. И принципиальная методологическая ошибка соцреалистического партийноклассового подхода к анализу искусства состояла в том, что в литературоведческие концепции неправомерно привносились внешние и

   ¹ Иванов-Разумник Р.В. Великий Пан // Иванов-Разумник Р.В. Соч.: Т. 2. Творчество и критика. СПб., 1913. С. 67.

   ² Троцкий Л.Д. Внеоктябрьская литература // Троцкий Л.Д. Литература и революция. Печатается по изд. 1923 г. М., 1990. С. 46-48.

   ³ Литературная энциклопедия. М., 1935. Т. 9. Стлб. 733.

   ⁴ Под запрет советской цензуры попало почти ²/₃ пришвинского наследия: прежде всего двадцатитомный Дневник, по словам писателя, «та книга, для которой родился Михаил Пришвин», значительная часть публицистики дореволюционных и первых послеоктябрьских лет, а также такие художественные произведения, как «Мирская чаша», «Цвет и крест», «Мы с тобой. Дневник любви».

4

несоответственные, онтологически чуждые для анализируемого явления оценки. Отсюда следует вывод, что научную достоверность гарантирует лишь та интерпретация, которая вытекает из самих вещей. Ценность результата исследования творчества любого писателя прямо пропорциональна степени погруженности в историко-культурный контекст эпохи, который определяет характерные смыслы и значения событий, действий и замыслов персонажей в художественном произведении. Поэтому необходимо весьма взвешенно и критически подходить ко всем подцензурным статьям исследователей, в том числе к произведениям самого художника, строго выверяя не только подлинность текста и его идейно-политический контекст, но и тщательно соотнося их с историческими реалиями.
   В постсоветское время происходит возврат к заложенной еще Ивановым-Разумником дореволюционной традиции акцентирования сектантско-религиозной проблематики как главной темы, сближающей Пришвина с Розановым. И эта тенденция, пожалуй, наиболее типична для современного пришвиноведения. Например, Н.П. Дворцова, отмечая, что Розанов стоит у истоков творческой личности Пришвина, фиксирует внимание лишь на теме «борьба Розанова с Христом»¹. Более того, исследовательница считает, что смысл пришвинской мировоззренческой эволюции может быть понят только лишь как духовное развитие «в русле русского религиозного возрождения, являющегося для Пришвина не второстепенным, а сущностным и доминантным контекстом»¹ ². Интересные подробности взаимоотношений Пришвина и Розанова содержит вышедшая в серии «ЖЗЛ» книга А. Варламова «Пришвин» (2003). Здесь автор, по вполне понятным причинам, определяемым законами жанра, даже и не ставит задачу анализа розановского влияния на Пришвина путем разбора конкретных произведений писателя, подробно останавливаясь преимущественно лишь на бытовых деталях и историко-биографических сюжетах жизненного и творческого пути обоих художников и мыслителей.
   Само собой разумеется, что эволюция мировоззрения и творчества Пришвина не определяется только лишь влиянием одного Розанова. Удивительной особенностью пришвинской биографии было тесное переплетение творческого пути с переломными и эпохальными событиями русской истории, с судьбой народа, с деятельностью целого ряда выдающихся представителей отечественной культуры, науки и политики. Анализ мировоззренческого контекста творческого диалога

   ¹ Дворцова Н.П. Путь М. Пришвина «от революции к себе» и В. Розанов // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 1995. № 2. С. 34-

   ² Она же. М. Пришвин: «Жизнь как утверждение» // Михаил Пришвин и русская культура ХХ века: Сб. статей / Тюмен. гос. ун-т. Тюмень, 1998. С. 139.

5

Пришвина и Розанова с необходимостью предполагает исследование историко-культурного фона, т.е. взаимодействия мыслителей с другими творцами мировой и отечественной культуры. Следовательно, при анализе взаимоотношений Пришвина и Розанова чрезвычайно важной представляется проблема роли тех деятелей культуры, воззрения которых — К.Н. Леонтьева, Д.С. Мережковского, Ф.М. Достоевского, Ф. Ницше, К. Маркса и многих других — оказали существенное влияние на миропонимание как Розанова, так и Пришвина. При этом, если в пришвинском творчестве, касающемся психоаналитической тематики, можно обнаружить влияние как Розанова, так и теории фрейдизма, то многие из аспектов розановского вклада в мировую культуру по проблеме пола хотя и пересекаются с психоанализом Фрейда, но разрабатываются русским мыслителем самостоятельно.
   Мы предполагаем выделить в истории взаимоотношений Пришвина и Розанова — двух выдающихся отечественных писателей и мыслителей — три периода:
   1. Елецкий — гимназический (1887-1889);
   2. Петербургский — религиозно-богоискательский (1905-1917);
   3. Советский — духовно-метафизический (1919-1954).
   Все эти периоды отличаются друг от друга не только соответственными временными рамками, но и качественными экзистенциально-онтологическими характеристиками. Так, если в елецкие гимназические годы Пришвин-ученик в общении с Розановым-учителем находится в неравном, подчиненном и страдательном, отношении (яркий пример — исключение Пришвина из гимназии по жалобе Розанова), то в Петербурге их отношения — это общение равных, хотя и различающихся по общественному авторитету деятелей отечественной культуры, объединенных религиозно-богоискательской проблематикой. И совсем иной бытийственный статус приобретет «внутренний» духовный диалог Пришвина с Розановым после смерти последнего вскоре после октябрьского революционного переворота. Поэтому, прежде чем приступить к содержательному исследованию взаимоотношений обоих мыслителей, имеет смысл кратко обозначить основные особенности каждого этапа.
   Первый период — елецкий гимназический, который на всю последующую жизнь заложит мировоззренческие пункты притяжения и отталкивания Пришвина к Розанову, длится всего лишь три года, с 1887 по 1889-й. В течение этого времени отношения ученика, «беглеца в Азию», с учителем географии меняются от взаимных симпатий до вражды и обоюдных оскорблений, закончившихся исключением 16-летнего юноши из 4 класса Елецкой классической мужской гимназии с так называемым «волчьим билетом» — запретом на обучение где бы то ни было в России.
   Следует особо отметить примечательность связанных с Розановым реальных перипетий и последующей пришвинской художественной

6

интерпретации всей этой драматической истории путешествия «в Азию» нескольких елецких гимназистов. Необыкновенность этого поступка смог оценить только пришедший через два года после знаменитого побега новый учитель географии В.В. Розанов¹. В автобиографическом романе «Кащеева цепь» писатель с большим мастерством даст художественную интерпретацию истории своего гимназического знакомства с Розановым, закончившегося для юного гимназиста жизненной катастрофой и психологической травмой — тягостным и крайне болезненным ощущением себя изгоем-неудачником, которое будет им изживаться многие десятилетия. В Дневнике и прозе Пришвин философски и художественно будет осмысливать разнообразные типы столкновения мира и человека, показывая, как в борьбе с Кащеевой цепью зла «я — маленький» становится личностью. Поэтому закономерно, что тема борьбы человека за свою личность присутствует в большинстве произведений писателя. Все пришвинское творчество, будь то публицистика, художественные произведения или эпистолярное наследие, являет собой образец литературы, размышляющей о метафизической участи человека в мире, связанной с онтологическими реалиями его бытия. По сути, вся жизнь художника была посвящена теме обоснования экзистенциальной ценности личности, ее права на достойное бытие и в то же время долга перед общим делом людей.
   Второй — петербургский период отношений с Розановым касается того мировоззренческого этапа становления личности писателя, который Пришвин позже назовет «десятилетием нашего интеллигентского богоискательства»¹ ², вместившимся между революциями 1905 и 1917 годов. Период между первыми двумя русскими революциями начала XX века как время полемического сотрудничества Пришвина с Розановым, совпадающее с эпохой «богоискательства» русской интеллигенции начала XX века, прервется Октябрьской революцией, после которой в апреле 1918 года Пришвин покидает Северную столицу («бежал от ареста большевиков»³). А в феврале 1919 года Розанов, покинувший Петроград еще в сентябре 1917, умирает от голода в Сергиевом Посаде. «Богоискательский» период характеризуется творческим общением Пришвина с Розановым как в рамках деятельности Петербургского отделения Религиозно-философского общества, так и личных отношений, основанных на обоюдном признании писатель

   ¹ Знаменитый «побег» был в 1885 году, хотя сам Пришвин в разные периоды своих дневниковых воспоминаний относил его и к 1883 году (Пришвин М.М. Дневники. 1920-1922. М., 1995. С. 274.), и к 1884 году (Пришвин М.М. Дневники. 1918-1919. М., 1994. С. 365.), и к 1886 году, что свидетельствует о художественно-символическом значении для писателя этого события.

   ² ПришвинМ.М. Дневники. 1918-1919. С. 26.

   ³ Там же. С. 141.

7

ского достоинства друг друга. Естественно, что последнее принесет Пришвину долгожданное моральное удовлетворение и отчасти сгладит давнюю юношескую обиду ученика, который из-за конфликта с учителем был изгнан из гимназии и тем самым выброшен на обочину жизни в силу невозможности завершить образование и сделать какую-либо приличную карьеру в обществе¹.
   В плане формального примирения писателей знаменателен факт их обмена своими книгами с дарственными надписями¹ ². Этот период общения с Розановым найдет художественное отражение в первых пришвинских книгах: «В краю непуганых птиц», «За волшебным колобком», «У стен града невидимого» (1907-1909), а также ряде дореволюционных рассказов и очерков. Разумеется, розановское влияние на творчество Пришвина, включая религиозную проблематику, не заканчивается с кончиной его бывшего гимназического учителя.
   Третий — опосредованный, духовно-метафизический период, который начинается после смерти мятежного философа в 1919 году, — это этап мировоззренческого освоения и переосмысления литературно-философского наследия Розанова, с которым Пришвин до конца жизни будет вести внутренний творческий диалог, находящий как свое прямое выражение в дневниковых записях, так и косвенное — в силу ограничений цензуры — в ряде сюжетных линий его художественных произведений советской эпохи. При этом следует отметить, что вся история пришвинских отношений с Розановым демонстрирует неуклонный интеллектуальный рост писателя, духовный мир которого постоянно обогащается и расширяется по мере освоения все новых и новых пластов отечественной и мировой культуры. И, соответственно, с каждым годом возрастает философская насыщенность и мировоззренческая глубина его духовного диалога с Розановым.
   Об исключительной значимости розановского влияния на свое миропонимание и творчество Пришвин говорил неоднократно и, размышляя о собственном месте в отечественной словесности, искренне писал, что «Розанов — послесловие русской литературы, я — бесплатное приложение. И все...»³. Из дневниковых записей известно о намерении писателя сделать Розанова одним из главных героев повести «Начало века», в которой Пришвин хотел художественно изобразить сложную и многоцветную палитру духовного брожения общественного сознания в предреволюционную эпоху, чтобы наглядно

   ¹ Розанов, вспоминал позже Пришвин, нанес этим «исключением рану такую, что носил я ее незажитой и не зашитой до тех пор, пока Василий Васильевич, прочитав мою одну книгу, признал во мне талант и при многих свидетелях каялся и просил у меня прощения (“Впрочем, — сказал, — это Вам, голубчик Пришвин, на пользу пошло”)» (Пришвин М.М. Дневники. 1920-¹⁹²2-С.²⁷4-²⁷5>                 _ ___________________ _______

   ² ПришвинМ.М. Раннии дневник. 1905-1913. СПб., 2007. С. 197, 227.

   ³ Он же. Дневники. 1936-1937. СПб., 2010. С. 699.

8

представить все противоречивое богатство взаимоопровергающих друг друга философско-мировоззренческих увлечений интеллигенции. И хотя этот план не получил воплощения, розановские идеи будут определять не только сюжеты повествования многих пришвин-ских произведений, но и присутствовать в размышлениях писателя всю жизнь. Об увлечении розановскими взглядами свидетельствуют многочисленные записи в пришвинском Дневнике, публицистические статьи и такие произведения, как «В краю непуганых птиц», «За волшебным колобком», «У стен града невидимого», «Мирская чаша», «Кащеева цепь», целый ряд сюжетных линий которых свидетельствуют о творческом и зачастую полемическом диалоге автора с мировоззренческими взглядами Розанова.
   Диалогизм и полемизм — это характернейшая черта творчества и миропонимания Пришвина, и только через внимательный анализ этого отличительного свойства пришвинского дискурса возможно постижение его поэтики, всегда погруженной в реальный контекст бытия, населенного конкретными людьми, которых он любит или недолюбливает, с которыми дружит или спорит, а с иными всю жизнь ведет мировоззренческий диалог. Поэтому значимость результатов исследования творчества писателя будет прямо пропорциональна степени погруженности в историко-культурный контекст эпохи, который определяет характерные смыслы и значения событий, действий и замыслов персонажей в художественных произведениях автора. Поэтому так важно проследить мировоззренческие детерминанты присущей только пришвинскому дискурсу особенности процесса воплощения мысленных конструкций в плоть художественной материи.

        ГЛАВА I.
        ЕЛЕЦКАЯ ГИМНАЗИЯ: ИСТОКИ ДРУЖБЫ И ВРАЖДЫ ПРИШВИНА-ГИМНАЗИСТА И РОЗАНОВА-УЧИТЕЛЯ

  В первый класс Елецкой классической мужской гимназии будущий писатель поступил по обычаям того времени в десятилетнем возрасте, т.е. в 1883 году, после предварительного начального обучения в семье. В отличие от старшего брата Николая учеба у Михаила сразу не задалась и дважды (в первом и третьем классе) он остается на второй год. «Я совершенно не в состоянии понимать, что от меня требуют учителя. Мучусь, что огорчаю мать единицами и за успехи, и за поведение», — вспоминал позже Пришвин¹. Тем не менее, несмотря на неудачи в учебе, именно в гимназические годы свершаются те судьбоносные поступки и события, предопределившие направление жизненного пути писателя. Художественно ярко Пришвин изобразит в автобиографическом романе «Кащеева цепь» ход развития личности юного гимназиста Курымушки — Михаила Алпатова, в сознании которого в процессе духовной рефлексии и переоценки детского миропонимания формируются новые интересы, потребности и мотивы, идеалы и принципы, цели и убеждения.
  В самом деле, пережитое в ранние ученические годы оказало решающее влияние на всю последующую жизнь. Уязвленное самолюбие второгодника, душевное одиночество и тоска по романтическим приключениям, унаследованные вместе с беспокойной отцовской кровью¹ ², порождали у мальчика мечты о неведомой стране, где могли жить легендарные «голубые бобры» из рассказов рано умершего отца и куда стремились сказочные безземельные Адамы в поисках Золотых гор на Белых водах. «Чувство дали — когда я бежал из гимназии, это было не чувство дали? Нет, оно было. Я помню эту горечь, что “Азии нет” (то есть дали нет, и некуда бежать). Из одиночества рождается даль <. .> Так всю мою жизнь определила одна эта нота души: стремление в даль и к другу»³.
  Чувство одиночества как доминирующее переживание в душе Курымушки (семейное прозвище Миши Пришвина) было связано как с

   ¹ ПришвинМ.М. Дневники. 1918-1919. С. 365.

   ² Отец писателя, хотя и был выходцем из купцов, вел праздный образ жизни барина и хозяйство вел беспечно. Более всего он любил «звонкую жизнь» и был «страшный картежник, охотник, лошадник — душа Елецкого купеческого клуба» (Пришвин М.М. Дневники. 1923-1925. М., 1999. С. 98). В 1880-м году он проиграл в карты имение и конский завод и, не пережив несчастия, умер, оставив жену с пятью детьми, которых предстояло вывести в люди.

   ³ Пришвин М.М. Дневники. 1905-1954 // Собр. соч.: В 8 т. Т. 8. М., 1986. С. 541.

10